ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ КОСТРОМЫ 1917—1953 ГОДОВ
У литературной карты Костромы
1920-х годов
Читая первые страницы истории костромской культуры, перевернутые ветром революции, мы находим много интересных сведений об энергичной деятельности нашей творческой интеллигенции — актеров костромского театра и театральной студии под руководством режиссера А. Д. Попова, художников, среди которых выделялся Н. П. Шлеин, музыкантов и певцов (в Костроме была хорошая опера). Значение их работы умножалось участием многих мастеров культуры в выявлении и воспитании талантливой молодежи из народной массы, потянувшейся к искусству. Сегодня «модно» представлять послереволюционную эпоху лишь как время всеобщего одичания и упадка культуры. В действительности в эти сложные годы наряду с разрушительными силами (рост преступности, разрушение храмов и сожжение икон, насильственная коллективизация, «идеологизация» жизни, политические процессы и репрессии и т. п.), существовали силы созидательные. С большим основанием мы можем говорить о «помрачении» в 1930-е годы, когда культура была поставлена под жесткий контроль тоталитарной системы. 1920-е годы, по сравнению с ними, отличаются многообразием «жизнетворчества» в целом и культуры, в частности. Это подтверждается и изданием в Костроме в начале 1920-х годов журналов «Еженедельник искусств», «Искусство в Костроме», а позже — литературных журналов «Октябрь», «Ледокол», «Бороний зуб», «Смычка», «Шмель».
Литературные журналы закономерно появились в Костроме позже прочих изданий: литературная жизнь в нашем городе и в губернии начала активизироваться лишь после окончания гражданской войны. Дело в том, что писатели-костромичи, вышедшие в верхние «этажи» литературы еще до 1917 года, продолжали работать в других городах: И. М. Касаткин — в Москве, И. С. Логинов — в Петрограде, А. Н. Благов и М. Д. Артамонов — в Иваново-Вознесенске. Те же, кто в 1920-е годы составит ядро костромской писательской организации (Семен Дунаев, Александр Алешин, Владимир Никифоровский, Анатолий Дьяконов, Вячеслав Лебедев, Глеб Ясин, Николай Алешин и др.), воевали или занимались делами, далекими от литературы. Они еще накапливали опыт, который потом стал основой их писательской жизни. Правда, вернулся в родной Галич поэт-самоучка А. Н. Соловьев (Нелюдим), возглавивший уездную газету и издавший там два сборника стихов. Рецензент костромской губернской газеты очень точно уловил суть эволюции, которая была характерна для подобных ему поэтов из «низов», начавших писать до революции: «Печальник народной нужды и страданий становится певцом “свободных песен”» (Евг. М. Литературные заметки: [Рецензия] // Красный Мир. 1921. 25 нояб. Рец. на кн.: Соловьев А. (Нелюдим). Полет: Сб. стихов. Галич, 1920). Однако в губернской газете Нелюдим публиковался редко, а в 1921 году он уехал в Петроград.
Постепенно в Костроме и крае росло число грамотных людей, открывших для себя мир книги и потянувшихся к классике, прежде всего XIX и начала XX века. Посредником между читателем и современной литературой была губернская газета «Северный Рабочий», переименованная затем в «Красный Мир», а в 1925 году получившая сохраняющееся доныне имя «Северной правды»; эту же задачу решали и названные выше журналы, хотя большую часть страничной площади они отдавали местным авторам.
Пристрастие к чтению и восхищение силой художественного слова побудили многих взяться за перо, чтобы выразить отношение к происходящему в стране и вокруг. Начался период активной «литературной самодеятельности», переболевшей подражательством Некрасову, Есенину, Блоку, Демьяну Бедному, «пролетарским поэтам». Любопытно, что за перо берутся не только «низы», но и «верхи» — губернские советские и партийные работники — Н. Растопчин, П. Каганович, Б. Волин, П. Бляхин и др.
По пути стилизации идут к читателю опытные литераторы, которые в те годы оказались в Костроме. Например, друг С. Есенина Г. Ф. Устинов, печатавшийся под псевдонимом Г. Фанвич, в 1917 году напечатал в «Северном рабочем» фельетоны «Небесное совещание» и «Как жить вольготнее», подражая в первом стилю ершовского «Конька-Горбунка», а во втором — некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо».
Иногда Кострому навещали известные литераторы. В 1919 году по приглашению Костромского совета Пролеткульта побывал С. Скиталец. В 1920—1921 годах в городе несколько раз выступал с чтением стихов и отрывков из романа «Укротительница змей», написанного, как сообщалось, «на костромском материале», Федор Сологуб. Приезжал И. Бабель, наблюдавший переселение в здания Ипатьевского монастыря семей рабочих и написавший об этом рассказ «Конец Святого Ипатия» (1923). В 1923 году на открытии электростанции в Шунге побывал Д. Бедный, который заодно «заметил» начинающего костромского писателя Александра Алешина и тем самым помог ему выйти в большую литературу. Приезжали в Кострому А. В. Луначарский (1919) и активнейший организатор молодой советской литературы A. K. Воронский (1923).
Наконец, наступило время, когда в Костроме из массовой литературной самодеятельности выделился небольшой круг лиц, сумевших развить задатки «сочинительства» в мастерство профессионального литератора. Некоторые из них занимались в литературной студии при Костромском рабоче-крестьянском университете, руководимой будущим известным ученым С. М. Бонди. Другими центрами, вокруг которых группировались начинающие костромские писатели, были редакции губернских газет «Красный Мир» и «Голос молодежи», а также Центральная городская библиотека, при которой издавался машинописный журнал «Книгарь» (1922—1924). Событием большого значения явилось издание в Костроме литературно-художественной и критико-публицистической газеты «Красный понедельник» (1923). В 1923 году набравшие силу костромские литераторы решились на выпуск альманаха «Девятнадцать новых». «Революция не прошла бесследно и для провинциального писателя… которого знают и читают в своей округе, губернии», — писал в предисловии А. В. Высоцкий, один из активнейших организаторов и руководителей местных писателей. Важно и другое замечание Высоцкого: «Никоим образом нельзя в этом альманахе искать какой-либо однородности по идеологическим подходам к темам, по форме и пр.». Оно зафиксировало характерную для периода нэпа и середины 1920-х годов ситуацию относительной свободы творчества. Может быть, вернее говорить о зыбком «равновесии» между естественной свободой писателей и попытками «организовать», подчинить литературу политическим задачам. Сначала такую попытку предпринял Пролеткульт, призывавший создавать «чистое пролетарское искусство», «словесное творчество на почве пролетарской, классовой» (Красный Мир. 1919. 6 авг.). Пик наибольшей активности Костромского Пролеткульта пришелся именно на 1919 год. Затем группа костромских литераторов была организованно вовлечена в Российскую Ассоциацию пролетарских писателей — РАПП (декабрь 1924 года), стоявшую на платформе «классового, большевистского искусства».
В 1929 году, когда Костромская область была ликвидирована и вошла в состав Ивановской промышленной области (ИПО), рапповцы уже требовали непосредственного и безоговорочного подчинения искусства задачам «классовой борьбы». Писателям рекомендовалось: «Рассказывайте о колхозе, об ударной бригаде, о специалистах, о стройке дома, о тракторе, о чем угодно, но отбросьте это свое “я”… В произведение надо вложить идею, дорогую рабочему классу… Но совсем плохо, когда начинающие авторы ударяются в паскуднейшую лирику, посвященную «любви», личным ничтожным переживаниям, не имеющим никакой социальной значимости…» (Д. Еще раз — о чем и как писать // Северная правда [*]. 1930. 31 мая). Тогда же возникла и нелепая идея «вовлечения ударников (лучших рабочих и колхозников) в литературу» (СП. 1930. 1 дек.). Рапповские установки очень часто декларировались в ивановском художественно-литературном альманахе Ассоциации пролетарских писателей ИПО «Атака», возглавляемом В. Залесским. Если кто-то не выполнял рапповские директивы, ему устраивалась «проработка». Не избежал ее даже сам руководитель писательской организации ИПО Александр Алешин: «… В лице Алешина мы имеем зрелого или почти зрелого художника. Но беда автора заключается в том, что его творчеству часто не хватает большевистской зарядки, что отношение автора к героям не всегда бывает по-большевистски непримиримым…» (Залесский В. Литературные заметки // Атака. 1930. № 2. С. 150).
И все-таки даже в этих условиях творчество костромских поэтов и прозаиков оказывалось шире пролеткультовских и рапповских «платформ», о чем, кстати, говорит и только что приведенный пример, кроме того, в провинции не было деления писателей по социальному признаку на «пролетарских», «крестьянских» и «попутчиков».
Таковы были условия, в которых происходило развитие молодой костромской литературы 1920-х годов. Теперь представим ее «в лицах».
Если бы существовала коллективная фотография самых талантливых костромских литераторов тех лет, мы бы увидели на ней Александра Алешина, Павла Бляхина, Александра Виленкина, Семена Дунаева, Анатолия Дьяконова, Евгения Егорова, Михаила Зимина, Марию Комиссарову, Вячеслава Лебедева, Владимира Никифоровского, Глеба Ясина. Большинство из них писали и стихи, и прозу; П. Бляхин, работая в Костроме, был известен как автор агитационных пьес и сценариев массовых театрализованных представлений, характерных для того времени; М. Зимин был фольклористом и исследователем деревенского быта; А. Виленкин часто выступал как литературный критик. К сожалению, нелепая смерть остановила в 1923 году развитие таланта Е. Егорова, постоянно публиковавшего стихи в журнале «Книгарь». В ряду названных писателей могли бы оказаться временно проживавшие в Костроме Николай Вирта, уже упомянутый Г. Устинов, а также брат А. Алешина Николай Алешин, чьи рассказы публиковались в костромских журналах и газетах с середины 1920-х годов, но его надолго отвлекло от литературного творчества увлечение живописью, участие в художественных выставках. Много интересного можно найти и в произведениях тех, кто не поднялся до профессионального уровня, но находился в литературном братстве Костромы — Вяч. Кутилина, Ивана Вавилова, Льва Казакевича, Георгия Рубинского.
Как и в стране, литература революционной эпохи в Костроме «началась со стихов». Поэзия оказалась наиболее оперативным «эхом» революции, отражением духа времени, противоречий сорвавшейся со старых якорей жизни. Она была «самовыражением» личности, наделенной новым мироощущением и психологией, подчиненной воздействию послереволюционной эйфории, лозунгов, призывавших к перестройке мира. Революция привнесла в жизнь людей идеологию социальной утопии, что обусловило устремленность поэзии в будущее, а также аскетический отказ лирического героя от личностного существования во имя коллективного «Мы». Поэзию интересовала в то время личность не «самоуглубляющаяся», а деятельная, живущая «в общежитии» и шагающая в общем строю. Все это мы обнаруживаем и в стихах костромских поэтов. Мир в них часто окрашен в цвета безудержной романтики, они откровенно патетичны, ярки, насыщены метафорами, обращенными к глазу и уху читателя. Костромские поэты обновляли стиль и за счет новых ритмов, использования стихии живого слова из многоголосия демоса.
Вместе со всей революционной поэзией костромские стихотворцы пережили кризис романтического мироощущения в период НЭПа, совершили эволюцию от отвлеченной поэтики времен «мирового восторга» к стилю «художественного реализма». Предваряя диспут на тему «Куда идет искусство?», состоявшийся в Костромском Передвижном театре, А. Виленкин утверждал: «Только реализм, дающий жизнь, какой она есть… фиксирующий результаты революции, — только он понятен и нужен теперь рабочему классу… Придет время, когда новое содержание породит новые Формы… А пока к революционному реализму» (Красный Мир. 1922. 28 нояб.).
Комментарии
Отправить комментарий