КАК НАЧИНАЛАСЬ ЗИМА

Александра Клюшина

«Каждый Охотник Желает Знать,

Где Сидит Феникс…»

обучалочка

Зима настала внезапно, безжалостно покончив с волглой вялотекущей осенью. Словно резкий хлопок дверью – наконец-то! – после долгих и бессмысленных колебаний.

Первое предупреждение было почти три недели назад, в конце октября. Вдруг завихрилась, заплясала в воздухе колючая крупа, носимая холодным ветром, и враз всё пространство вокруг стало белым. Но этот капризный демарш был настолько несвоевременен, что в его продолжение никто не поверил. Ни Женщина, ни Собака, ни Кошка. Просто старушка зима сошла не на своей станции, погрозила костлявым кулаком, и тут же отступила, не сдюжив. И еще на долгое время унылая, но уже привычная осень прочно осела на прежних позициях. А сегодня…

Это началось в два часа пополудни. Ветер, с утра порывистый, стал неотвратимо набирать силу. Казалось, сам воздух гудит, натягиваясь полотнищем, уплотняясь и угрожая.

– Ну-ну, – сказала Женщина, вглядываясь в даль с крыльца. – Ну-ну.

Она чему-то улыбалась, а волосы её, точно живые, метались вокруг головы русым пламенем. Собака тревожно взглянула снизу вверх на хозяйку. Начиналось что-то непонятное, почти забытое… неправильное, по мнению Собаки. Она тоненько и вопросительно взвизгнула.

– Зима, – пояснила женщина, не глядя на Собаку. – Это уже зима. Уже теперь – точно.

Она поёжилась. Да, свитер теперь – неподходящая одежда для такой погоды. И шалью не обойдешься, и тонкой ветровкой. Придется доставать из кладовки зимнюю шкурку.

– Гулять пойдем? – спросила Женщина Собаку.

Могла бы, кажется, не спрашивать. Собака просияла, как и всегда, заслышав заветное слово. Она могла бы гулять хоть весь день – вон его сколько, места, беги, куда хочешь – но без хозяйки было неинтересно. Гулять с хозяйкой – это значит, чувствовать свою нужность, свою важность. Чувствовать, что тебя любят. «Ты меня любишь?» – каждый день тревожно спрашивали золотисто-крапчатые глаза Собаки.

– Конечно, люблю, – отвечала Женщина, и в доказательство проводила рукой по шелковистой шоколадно-рыжей шерсти.

Собака была счастлива…

Но сейчас на всякий случай встала лапами на грудь хозяйки: «Мы идём гулять вместе?..» И в глазах её метнулись темные пятнышки: «Правда ведь?..»

Всегда, всегда глаза Собаки, что-то утверждая, в следующую секунду выдавали паническое недоверие к самой себе. Точно она в последний момент отказывалась от всех своих прав.

Женщина, вздохнув, положила ладонь на теплую шелковистую голову Собаки.

– Когда же ты перестанешь быть такой, как я? – пробормотала она. – А перестала ли я быть такой, как ты?..

Не то чтобы Собака всё понимала. На её морде всегда было написано, что она как раз ничего мучительно не понимала, но очень старалась. И в этом её старании, в глубине янтарных с пятнышками глаз читалось: «Я сделаю всё, что ты хочешь, но… ты любишь меня?!» Подтверждение этого почти ежеминутно было для Собаки жизненно необходимым.

Она прибилась к Женщине этой весной. Уже взрослая, но еще молодая. Красивая, но исхудавшая и затюканная. Вся в репьях, колючках и Бог знает ещё в чем. Долгое время, прихрамывая, крутилась около дома, успокоенная, должно быть, привычными запахами, видом жилища и двуногого существа. Но от протянутой руки конфузливо шарахалась. В судорожных Собачьих мотыляниях читалась отчаянная надежда пополам с диким страхом эту надежду немедленно потерять. Подношения в жестяной миске (остатки каши, супа) стала есть с первого же дня, но только когда Женщина отходила на приличное расстояние или скрывалась за дверью дома. При виде Кошки с ней сделалась легкая истерика… Но всё обошлось. Время лечит всё. Или почти всё.

Женщина даже не строила догадок о прошлой жизни Собаки. Зачем? Когда что-то кончается – что-то непременно начинается. В этом случае что-то плохое закончилось хорошим. И для Собаки, и для Женщины. «Всё к лучшему», – в этой формуле они отныне были едины. И только Кошка, как сфинкс, хранила непроницаемое, невозмутимое молчание. Может быть, она жила уже девятую жизнь и знала об этом мире то, о чем ни Женщина, не Собака даже и не подозревали… но, видимо, всех троих вполне устраивало такое положение вещей.

– Давай далеко пойдем, – сказала Женщина, задумчиво застегивая последнюю пуговицу дублёной куртки и поправляя платок, надвинутый по самые глаза. – До маленького флигелька в заброшенной деревне. Там печка железная есть… Полчаса ходу. Заодно проверим, чем это для нас обернется.

Она посмотрела на Собаку, которая давно уже приплясывала у ног, и подмигнула ей.

– А знаешь, я люблю, когда холодно, – призналась Женщина Собаке, вскидывая на плечи зелёный брезентовый рюкзак. – Даже когда… холодно.

Она засмеялась и пошла вперед.

Тропинка вела чуть под уклон, к длинным мосткам через заболоченный участок. По весне там урчат довольные лягушки и мягко и влажно шлепаются друг другу на спины, тараща золотые глаза и раздувая горлышки маленькими воздушными шариками. Апофеоз любви. И круглый год шумят метёлки камыша…

Теперь камыш шуршал сухо, точно бумага. Вода, в которой он стоял по колено, была неподвижной и чёрной. Кочки, опутанные седеющей осокой, торчали, как нечёсаные печальные головы русалок. Лягушки, должно быть, устроились где-нибудь на зимнюю спячку. Да уж, сейчас не до любви…

Ветер злобно стрелял в спину Женщины белыми дробинами, но её дублёной зимней шкурке это было нипочём. Знатная была шкурка. Да и рюкзак надежно прикрывал тыл. Зато Собака, несчастно взглядывая на хозяйку, всем своим видом демонстрировала, что ей такая погода не нравится.

– Нас догоняет зима, – улыбаясь, пояснила Женщина Собаке. – Но мы-то всё равно в авангарде! Она делает то, что надо ей, а мы делаем то, что надо нам. Смотри, как красиво!

И это действительно было красиво.

Мир переливался жемчужно-серым и пепельно-золотым. Нежный коричневый ажур ветвей на фоне бледного неба. Розовато-лиловая полоска леса на горизонте. Впереди – крыши ближней деревни. Она тоже была заброшена, но им надо было правее и дальше. Тонкая тропинка вилась через поле.

А снежное войско набирало силу. Крупа превратилась в густые хлопья, воздух потемнел. Трава стлалась под ветром серебряным морем, а жёсткие будылястые стебли стояли насмерть, как солдаты. Женщина оглянулась и замерла, поражённая.

– Собака, эй! – тихо сказала она. – Смотри-ка… Такое не вдруг увидишь.

На них яростно летела стужа. Оказывается, за их спинами давно бушевала пурга, нагоняя их, и только впереди ещё сохранялись островки осени. И сквозь эту белую стену на них пылающим оком уставилось красное заходящее солнце. Совершенно неправдоподобное зрелище, но, тем не менее, оно было.

– Сказать тебе, что я чувствую? – спросила Женщина у Собаки, и на ее лице появилась странная торжествующая улыбка. – Восторг и свободу. Свободу и восторг! Я больше леса. Я сильнее ветра. Я веду с собой зиму. И я не сошла с ума. А если даже и сошла… то, вероятно, это лучшее, что я сделала в своей жизни. Йе-хуу!!!

Её крик смешался с воем пурги. Она засмеялась и пошла дальше. Собака, ёжась и недоумевая, побрела следом. А снег всё прибывал и прибывал, заваливая тропинку, сбивая со следа. И только непогребённые верхушки стеблей еще указывали на то, что когда-то здесь вилась путеводная ниточка Ариадны. И это было самое удивительное – исчезающая в небытие тропинка, помеченная параллельными штрихами незанесённых травяных макушек.

Женщина точно знала, что такого больше никогда не увидит и не почувствует. Это мгновение надо запомнить навсегда – бережно завернуть его в мягкий кокон памяти и опустить на дно ларца, где хранятся самые заветные воспоминания.

Заносимая снегом тропинка. Она есть, она там, но кто-то, кто не видел её никогда, уже не поверит, что она была. Может быть, поверит на слово, но равнодушно и вежливо – не более того. Белая бескрайняя равнина, спокойная и безмолвная, а верхушки травы только подчёркивают невозможность повернуть назад. Ещё будут травы, и будут тропинки, но уже не эта… Эта надёжно укрыта снегами времени. Навсегда. Так душу заносит снегом… или пеплом… и не найти следа когда-то живых тропинок. Навсегда?..

«Неужели ты любишь, когда холодно? Когда такой ужасный ветер пронизывает прямо до костей?!» – поджимая попеременно лапы и оглядываясь на хозяйку, спросила Собака янтарными в крапинку глазами. Её взгляд был исполнен покорного упрёка.

– Почему бы мне это не любить, – пробормотала Женщина. – Подожди, ещё самую капельку – и дойдём.

Флигелёк никуда не делся. И ключи спокойно висели на гвоздике под плоским куском черной резины, заслоняющей их от сырости. И замок поддался сравнительно легко. Собака, дрожа и вытягиваясь в струнку, прокралась в небольшое пространство флигелька, и Женщина закрыла дверь, оставив зиму бушевать снаружи.

Внутри было, как всегда. Привычная тишина и сырость запустения. Дома не любят, когда их оставляют надолго – дичают, словно живые существа. Но внутри был запас берёзовых чурбаков, на всякий случай заготовленных Женщиной очередной осенью. Их было довольно тяжело пилить в одиночку, но она справилась. Она привыкла справляться со всем этим в одиночку.

Женщина поставила рюкзак в угол, зажгла керосинку и задумчиво окинула взглядом обстановку. Всё привычное… и чужое. Конечно, это не её уютный вылизанный дом. Нельзя жить на два дома. То есть, можно, конечно, но результат будет именно таким – один из них рано или поздно окажется заброшенным.

Женщина погладила железную печку, её холодный бок.

– Замёрзла? – без улыбки спросила она. – Сейчас попробуем согреться.

Она взяла несколько чурбаков и ногой открыла дверь. Ветер тут же обжёг лицо Женщины пощёчинами снега, и чурбаки высыпались к её ногам. За какие-то несколько минут, что они с Собакой провели в доме, зима вдохновенно художничала во дворе, швыряя белые мазки направо и налево, так что все прочие цвета отступили перед этим натиском.

Посреди маленького дворика тёмным оставалось только одно пятно – большая колода для колки дров. Почему-то именно она приковала к себе внимание Женщины настолько, что та забыла и про упавшие дрова, и про ветер, который ожесточённо кусал её щёки, и про сам флигель, и про Собаку, просочившуюся наружу через приоткрытую дверь.

Женщина прислонилась к косяку, и выражение её глаз постепенно стало далёким-далёким. Снег летел, слепя, но Женщина всё равно видела то, что в данную минуту виделось именно ей.

– Ну, надо же, сто лет назад ты колол здесь дрова, – пробормотала женщина в сторону тёмной колоды. – Теперь я научилась это делать сама. Я научилась.

Собака, обеспокоенная застывшей фигурой хозяйки, встала ей лапами на грудь и заглянула в лицо. «Ну вот, ты научилась колоть дрова, – прочла Женщина во встревоженных крапчатых глазах. – Ну… и поколи! Нам ведь печку топить!»

Женщина встрепенулась.

– Ах, собака-собака, – засмеялась она. – Ты уже почти умеешь разговаривать! Иди распаковывай рюкзак.

Собака вприпрыжку скрылась в домике, словно и впрямь собралась выполнить распоряжение. А Женщина занесла топор над первым полешком.

… Огонь в печи добродушно переливался всеми оттенками золотого и чёрного, перетекая из бархата в шёлк, маслянисто ластясь к шероховатости дров. Собака, разморённая теплом и сытостью, положила голову на лапы, и только иногда прерывисто вздыхала. Женщина давно уже изучила разнообразные оттенки вздохов Собаки. Теперь это были вздохи облегчения.

– Представляешь, – сказала Женщина, – а снег не перестаёт идти. К утру завалит нас по макушку, это точно. Пришли осенью, а уйдём зимой. Разве это не удивительно?

– Умф, – согласилась Собака, всё глубже погружаясь в дрёму.

– Разве не удивительно всё, что происходит? – еле слышно спросила Женщина у керосиновой лампы, которая очерчивала на столе круг мутного света. – И эта зима. И это безмолвие. И разве не удивительно, что, даже привыкнув к нему, я не перестаю ему удивляться? И разве не удивительно то, что всё это мне нравится, точно я – всему этому хозяйка?..

Женщина положила голову на руки, почти повторяя позу Собаки, и долго-долго смотрела на синеватый ленивый огонёк керосиновой лампы. Она думала о заносимой снегом тропинке. О том, что когда неотвратимо наступает что-то, это что-то надо принимать и осваивать. И, по возможности, становиться хозяйкой положения.

Потом глаза её смежились. Остались ещё смутные воспоминания о том, как она, проснувшись за столом в темноте, проверяла, не тлеют ли угольки в печурке, задвигала на ощупь печную вьюшку, как забиралась на кровать под три согревшихся одеяла, как Собака неслышно вскочив туда же, устраивалась в её ногах… Потом безмолвие и сон поглотили всё, а снег всё продолжал и продолжал идти, и это было мирно и правильно. Это было своевременно. Это было надолго, если не навсегда…

Мир поутру встретил их тишиной. Дверь открылась с трудом, до половины войдя в тело наметённого сугроба. Женщина длинно присвистнула, глядя на преобразившиеся дали. Собака, восприняв свист, как руководство к действию, выскочила во двор, зарылась носом в снег, немедленно расчихалась и стала прыгать по белой пушистой благодати, словно собственный чих её рассмешил. Она даже покаталась немного по снегу, точно признавая его право на существование, показывая ему, что ладно уж, пусть это всё будет – переживали и не такое! «Ах-ах-ах!!!» – задыхаясь от восторга, восклицала Собака, и от её рыжих лап, хвоста и длинных ушей взмётывались серебристые искры. «Прыгай сюда, ко мне!» – глазами кричала Собака и улыбалась. Женщина впервые увидела, как Собака улыбается. Тогда она рассмеялась тоже, и серебряные искры заплясали вокруг них обеих.

Это был их личный праздник, праздник Первого Дня Зимы.

«Кошка, наверное, справляет его по-своему, – думала Женщина, ставя перед Собакой плошку с одуряющее вкусно пахнущим варевом. – Лежит, зажмурившись, на подушке, и тихонько мурлычет свою песенку».

Потом они блаженствовали после завтрака, лёжа на кровати в обнимку, и даже слегка задремали. «Лучшее время в моей жизни», – счастливо думала Собака. Эти её нехитрые мысли были написаны у неё на лице. «Впереди ещё много будет таких дней», – подумала Женщина в ответ на мысли Собаки, и та, уткнувшись в неё чёрным носом, затихла.

А потом они прибрали своё кратковременное пристанище и стали прокладывать обратный путь по целине.

Всё вокруг было совершенно другим. Так оно, конечно, всегда и бывает – ведь зимний лес так же отличается от осеннего, как весенний от летнего. Но слишком уж резко произошла эта перемена. Женщина не переставала удивляться как ей, как и свежести своего восприятия. Так впитывают мир в детстве – когда открытия ожидают тебя за каждым углом, и от каждой встречи с неизведанным захватывает дух. «Всё теперь будет другим, – поняла Женщина. – И – лучшим». И осознание этого вошло в неё спокойно и уверенно, как в гостеприимно распахнутую дверь.

Они вернулись домой. Кошка придирчиво обнюхала обеих и требовательно остановилась у своей пустой миски.

«Что такое счастье? – думала Женщина, оделяя едой проголодавшихся животных и глядя, как они едят. – Да вот оно».

«Что такое счастье? – спрашивала она себя, накалывая щепу для растопки и глядя, как крошечные детёныши огня жадно поглощают свою смолистую пищу. – Да вот оно».

«Что такое счастье? – жмурясь от удовольствия, раздумывала Женщина, неторопливо прихлёбывая чай, пахнущий черносмородинным листом. – Да вот оно!»

Она вытащила с книжной полки небольшой синий томик.

«Что такое счастье?..»

Женщина уснула с улыбкой на губах и синим томиком в руке.

А утром…

Утром Женщина вышла на крыльцо босая, в ночной рубашке. Снежный коврик приятно холодил ступни. Кошка, мягко ступая следом, коснулась её икры пушистым боком. Женщина расслабленно потянулась и вдруг замерла, уставившись на горизонт.

Что-то не так было нынче с горизонтом. Женщине не стоило даже напрягать зрение – оно было отличным! – для того чтобы разглядеть некую тёмную точку на белой поверхности. И в отличие от всех остальных тёмных пятен эта точка двигалась. Она постепенно набухала, словно готовая сорваться капля.

Женщина выдохнула, издав то ли скрип, то ли стон, и откашлялась. Собака, привлечённая незнакомым звуком, поспешила к хозяйке. Та, приложив ладонь ко лбу козырьком, вглядывалась в далекую тёмную точку, ползущую к ним, и молчала. Может быть, она раздумывала над чем-то, а может быть, вспоминала. А может быть, и нет.

МОЖЕТ БЫТЬ, ЭТО… Может быть, это… просто путник. А может быть, охотник. Почему бы ему не быть, к примеру, охотником.

Во всяком случае, выражение лица Женщины было таким, что Собака, не выдержав, заскулила тихонько и жалобно и ткнулась носом Женщине в другую, опущенную ладонь. Потому что, пожалуй, даже камень выражал больше эмоций, чем лицо Женщины в ту минуту… Собака, дрожа, посмотрела туда, куда был устремлен взгляд хозяйки. Она не знала, что в ту минуту некий цветной калейдоскоп вихрем закрутился перед глазами Женщины. Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Феникс… Точка ползла и завораживала.

Кошка знала, что некогда выражение лица Женщины, глядящей на слегка выгнутую линию горизонта, было иным. Своеобразный ритуал повторялся каждодневно, при любой погоде и в любое время года дважды в день – утром и вечером. Женщина сбегала с крыльца и прикладывала ладонь ко лбу козырьком. В её глазах зёрнышком зрела робкая надежда неизвестно на что, щеки вспыхивали, а зубы прикусывали нижнюю губу. Зёрнышко прорастало цветком отчаяния, и капелька росы повисала на нем прозрачной слезой. Проходили минуты, цветок увядал, сияние уходило из глаз, румянец сменялся серой мертвой маской. Горизонт неизменно был пуст.

Всякий раз после этого ритуала Женщина на какое-то время переставала быть собой. Она тенью бродила по дому, бесцельно передвигая предметы, трогая шторы, или садилась на стул и смотрела в никуда пустыми мёртвыми глазами. Или, найдя какую-то вещицу, вдруг швыряла её в камин. Однажды она долго держала в руках расписную вазочку, всё прижимала её к щеке, а потом с коротким яростным криком шваркнула ею об пол. Иногда Женщина ложилась лицом в подушку. Она думала, что Кошке ничего не слышно. Но Кошка есть Кошка, разве от неё что-то можно скрыть – она приходила, возвращала Женщину в чувство своим уютным урчанием, вылизывала мокрые воспалённые глаза и щёки. Женщина охрипшим от слёз голосом говорила что-то – Кошка не слышала. Она лечила. А на следующие утро и вечер ритуал повторялся. И весной, и летом. И осенью, и зимой. И снова и снова цветная карусель сменяющихся одежд природы. И вот однажды…

Кошка почувствовала это раньше, чем что-то вообще произошло. Однажды утром Женщина вышла на крыльцо, но глаза подняла не сразу. Лицо её было серым, как плохая оберточная бумага. Зубы выбили короткую дробь и привычно прикусили нижнюю губу. Потом она улыбнулась. С прикушенной губой улыбка вышла странной, но Кошке это было нипочем. Она наблюдала и ждала.

Вот рука нерешительно поплыла вверх. На секунду прикрыла глаза, в которых вовсю цвело уже отчаяние. Потом стала привычным козырьком. И тут кинолента начала потихоньку крутиться в обратную сторону. Цветок отчаяния вспыхнул светом надежды, губы влажно приоткрылись в улыбке, щёки разрумянились. Шли минуты. Горизонт оставался девственно пустым.

«Йе-хуу!» – вдруг подпрыгнув, протяжно закричала женщина в этот далекий горизонт, и засмеялась, как безумная. Но Кошка спокойно лежала рядом. Она знала, что это не было безумием. Её лечение, видимо, наконец, дало плоды. Женщина перестала ждать счастья извне, оно стало генерироваться изнутри. Во всяком случае, Кошке хотелось думать так. Потому что женщина больше не валилась лицом в подушки. Она напевала и рукодельничала. Кошке нравились новые наволочки, сшитые из разнотонных бархатных лоскутков. Покрывало. Занавески в тон. Смешные непонятные животные из цветного плюша. Жизнь стала куда спокойней и размеренней. Спустя какое-то время Женщина перестала выходить на крыльцо по вечерам. А потом, потянувшись зимним холодным утром, осталась нежиться в тепле одеяла, и Кошка задумчиво тянула свою долгую уютную песнь. Потом, по весне – одной из многих вёсен – пришла Собака, и жизнь мирно покатилась дальше…

А сейчас лицо Женщины окаменело. И только долгие секунды спустя оно, наконец, смягчилось. Да, конечно, Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Феникс. Но Феникс, учуявший Охотника, вряд ли будет его дожидаться.

…Собака опомнилась только тогда, когда услышала стук захлопнувшейся входной двери, и заметалась перед ней. Её оставили! Её оставили! Хозяйка ушла внутрь, не посмотрев, не оглянувшись! О, все собачьи боги! ЕЁ ОСТАВИЛИ!!! Неизвестно почему она так решила, но раздирающее предчувствие ворвалось в душу Собаки, наполнив её леденящим холодом. Ничего рационального в этом чувстве не было. Не голод, не боль – ничего, что отдаленно напоминало бы физические нужды. ЧТО-ТО приближалось. Что-то, что изменит их жизнь навсегда… Коротко взвыв, Собака в ужасе вновь обернулась на горизонт. Точка ползла. Задние лапы Собаки задрожали и обмякли.

А потом дверь открылась.

Женщина стояла на пороге с рюкзаком в одной руке и с лыжами в другой. «Ах! Ах!» – сказала Собака. Это всё, что она умела говорить, но говорила она это очень выразительно и искренне. Всё её облегчение вырвалось в мир вместе с её ахами.

– Кошка никуда не идёт, – буднично сообщила Женщина. – Она будет встречать гостя.

«Зато я – я с тобой иду!» – сказали рыжие глаза Собаки, и впервые в них было утверждение, а не панический вопрос.

Собака виляла хвостом. Она не знала, что Каждый Охотник Желает Знать…

Охотник-то, конечно, может, и желал бы знать, где сидит Феникс. Да только, увидев его, охотник всякий раз думает, что это фазан…

Фениксы имеют свойство сгорать и возрождаться из пепла, и неизвестно, что больнее. Сколько же можно корчиться в огне, чтобы потом, мучительно оживая, наращивать новые сверкающие перышки?.. Вечность? Вечность… Женщина прожила уже столько жизней (ну, может, меньше, чем Кошка), что начинать новую ей было просто не под силу. Ещё несколько лет назад она бы рискнула снова взглянуть в глаза весне. Теперь – нет. Уютнее всего быть в состоянии пепла, как оказалось. Пепел – белый, точно толстое снежное покрывало, под его защитой тихо и тепло. И нет никакой причины выбираться из этого тепла. Зима…

Все зависит от точки отсчета. Если начинать с весны, закончится это исключительно зимой. Это закон природы, у которой всего четыре времени года. Зелёная весна вприпрыжку врывается в буйное красно-фиолетово-голубое лето, а жёлто-оранжевая осень задумчиво стоит под ещё синими глазами неба… Но краски спектра, перемешавшись, сияют чистейшим белым, и это тоже закон природы.

Столько лет продолжался впустую этот калейдоскоп. Столько лет. И весна неизменно заканчивалась зимой. А если ничего не заканчивать? А если начать прямо с зимы? Вот прямо с зимы и начать, ничего не боясь?! Ведь если снежно-белое слово «вечность» в старой-престарой сказке пугает детишек, то ей-то бояться уже нечего. И решение уйти в зиму было спокойным и бесповоротным. Ни начала новой жизни, ни конца старой… только продолжение. И никаких Фениксов. И никаких фазанов. И никаких охотников.

– Знаешь, почему я люблю зиму? – спросила Женщина у Собаки и у себя самой. – Вовсе не потому, что жду, когда она, наконец, пройдёт и настанет весна. А просто… люблю. Это и есть настоящее счастье.

А линия горизонта, какого бы она ни была цвета, непреодолимо манит лишь тех, кто понимает, что конца света не бывает. Он если и бывает, то только в тех местах, что мы оставляем за спиной… И значит, надо идти вперёд. Может быть, это неправильный путь. Но отныне это ЕЁ путь. И она пройдёт его до конца перед тем, как вернуться – если вообще решит вернуться.

…Точка на горизонте приобрела уже какие-то очертания, но Женщине теперь было не до неё. За старшую осталась Кошка, и всё дальнейшее было уже на её совести.

«Идём?» – спросили глаза Собаки.

– Идём, – улыбнулась Женщина, и они пошли, не оглядываясь.

Впереди летела ленточка позёмки, указывая им направление.