Читать по-украински выучился по детским книгам
Читать по-украински выучился по детским книгам, которые иногда присылал мне отец, не живший с нами.
Моя мать окончила частную гимназию, в которой преподавали два будущих академика, Александр Иванович Белецкий (литературовед) и Леонид Арсеньевич Булаховский (языковед, мой будущий научный руководитель), и будущий член-корреспондент Яков Владимирович Ролл (преподавал ботанику). На Высших женских курсах (мать вынуждена была с них уйти по семейным и прочим обстоятельствам (1919 год, гражданская война)) среди её профессоров был и крупнейший латышский (и балтийский) языковед Ян(ис) Эндзелин, мой «научный дед», учитель Л.А.Булаховского. Я приобщался к индоевропеистике по маминым конспектам.
С украинским языком мать познакомилась поздно (в 18 лет), когда подруга «подбила» её участвовать в украинском народном хоре, который возглавлял известный украинский писатель и музыкант (составитель учебника игры на бандуре), по профессии инженер, Гнат (Игнатий) Мартынович Хоткевич (расстрелянный в 1938 году). Впоследствии мама (и с помощью отца) прекрасно овладела украинским языком и, хотя в основном говорила по-русски, свободно им пользовалась и прекрасно пела украинские песни. Но об этом я, по-моему, уже где-то писал*. На русско-славянском отделении историко-филологического факультета, где она училась на курсах, она выбрала из славянских польский и сербский (из сербского помнила немного, да тогда и сербская литература была довольно бедна, а по-польски много читала) и, когда меня заинтересовал польский язык, дала мне первые уроки чтения польских букв и их произношения.
В гимназии она изучала немецкий и французский языки (второй знала особенно хорошо, и можно сказать, что её большая любовь к этому языку меня заставила его изучить). На высших женских курсах, кроме того, им читали спецкурс по «Vita nuova» («Новая жизнь») Данте (разумеется, по итальянскому тексту). Первые шаги курсистки делали на сопоставлении французского языка (который хорошо знали) с итальянским: buon giorno — bon jour — добрый день, notte — nuit — ночь, amore — amour — любовь и т.д. Потом знакомились с краткой грамматикой итальянского языка профессора Гливенко, который читал спецкурс, и начинали уже самостоятельно разбираться в итальянском тексте. Кроме того, мама (с несколькими подругами) ещё начинала учить английский язык у одного датчанина, оказавшегося в Харькове. Этот датчанин влюбился в харьковскую frøken (барышню), мою мать, предлагал ей руку и сердце и хотел увезти i København «в Копенгаген», но мать ему отказала... а то мог бы родиться некто, похожий на меня, но уже... в Копенгагене. Иногда фантазирую на тему, что бы тогда «из меня» вышло... Моя жена сердится и говорит, что это был бы не я, а я ей возражаю: но всё же отчасти «я», ведь мать была бы та же.
Мне показалось, что для полноты и эти детали были не лишними, хотя изрядно надоело это беспрерывное «яканье», «я», «меня», «мой», «мои». Вообще-то я не особый любитель откровенничать...
* На этом важном моменте хотелось бы остановиться несколько подробнее. Теперь, мысленно пробегая свою жизнь, я думаю, что фактически душа моей матери говорила со мной на двух языках. Разговорным языком был русский. Но она очень много пела «для души» (то есть для себя) разных прекрасных украинских песен, и на слова Шевченко, и народных (с отцом познакомились в украинском народном хоре). Эти её песни в конечном счете сильно повлияли на меня. Они вызвали огромный интерес ко всему украинскому — языку, литературе, истории... Хотя с матерью и разговаривали по-русски, я всё больше осознавал себя как украинца. А раз так, всё больше стали тянуть к себе украинская книга и украинский язык. Стало стыдно, что я плохо владею языком, который стал воспринимать как родной. Начал себя «украинизировать»: думать по-украински (то есть в уме составлять целые фразы или рассказы), писать дневник, затем стихи и, наконец, говорить.
И ещё немного о своём «вычурном» имени, которое, откровенно говоря, не люблю. Хотел бы иметь более обычное.
Мать хотела меня назвать Александром (потому я и взял украинский псевдоним Олександр (= Александр) Косолапов), и отец склонялся к тому же. Но в это время у моего дяди, брата отца, родился тоже сын. Дядя, как истый украинец, хотел ему дать имя Тарас (в честь Шевченко) или Богдан (в честь Хмельницкого), но его тёща, бывшая дворянка, воспитанница Смольного института благородных девиц, этому решительно воспротивилась: «Дай ему обычное человеческое имя».
И вот здесь отец, листая список украинских имён, натолкнулся на народную форму имени Орест - Ярест. А надо сказать, что в своё время он как украинский диалектолог работал в селе Яреськи. Это село с великолепной украинской фонетикой (Полтавская область) впоследствии стало известно тем, что в нём Александр Довженко, выдающийся украинский (и советский) кинорежиссёр и писатель, снял два самых знаменитых украинских фильма «Звенигора» и «Земля», которые французский кинокритик Жорж Садуль впоследствии внёс в список 20-ти лучших кинофильмов всего мира. И вот у отца возникла идея: Ярест — это по-украински иначе Ярeсько (по названию его любимого села, очевидно, Ярeськи множественное число от Ярёсько). И он или при первой встрече, или по телефону сказал брату: «»Продаю» тебе имя Александр». Так мой брат (погиб на войне) из Тараса или Богдана стал Александром. И в той семье воцарился мир и спокойствие.
Тёщу вполне устроил Александр, зятя тоже. Украинское Олександр имеет сокращённую форму Олéсь (Ле́син), а Олександр Олесь — это псевдоним замечательного украинского поэта (настоящая фамилия Кандыба), автора известных стихов, многие из которых стали романсами. А я... стал Ярéсько, уменьшительное (Я(ре́)сько > Ясько́), но так как окружение после развода с отцом было русскоязычным, то в детстве меня звали (Я́ська >) Я́ся (укр. Васько́ — русское Вáська (Ва́ся), Сашко́ — Сáшка (Саша) и т.п.).*
* Кстати, более симпатично моё имя звучит с западноукраинским ударением О́рест: тогда и по-русски сохраняется О́-. Но мой отец давал мне имя, исходя как раз из восточноукраинских ассоциаций. Однако имя О́рест очень популярно в Западной Украине, возможно, и потому, что у римо-католи-ков поляков такого имени нет: это имя только православное или греко-католическое (униатское)... Поэтому (из-за его «га-лицийкости») моих детей нередко спрашивали: «Ваш батько часом не зi Львова?» («Ваш отец случайно не из Львова?»). Я сам люблю Львов (и в связи с поэзией Ивана Франко), но впервые в нём побывал, когда мне было лет... этак 55 (если не больше)... А в общем, как видите, я родился и вырос где-то на границе, пересечении нескольких славянских культур: русской — украинской — белорусской — польской — чешской — словацкой — болгарской, и поэтому хотел бы, чтобы славяне жили мирно и как добрые соседи («Ребята, давайте жить дружно!» — как сказал один мудрый Кот).
Но судьба сыграла злую шутку с моим именем: ведь при русском аканье моё имя звучит как Арéст — аре́ст. И действительно, в конце октября 1937 года произошёл арéст отца, а затем и его расстрел. В обвинении фигурировали такие «аргументы»:
1) сын личного (т.е. нестолбового), но всё же дворянина, следовательно, классово чуждый элемент;
2) участник правотроцкистского террористического блока (но это, конечно, из типа тогдашних печальных «анекдотов», — английский шпион, — рыл подземный ход из Харькова в Лондон: тогда очень легко «выбиванием» делали из человека путём самооговоров кого угодно);
3) «отрывал украинский литературный язык от языка широких трудящихся масс»,
— а надо сказать, наши трудящиеся массы под давлением обстоятельств говорили нередко на невообразимом жаргоне, смеси украинского с русским (у нас этот жаргон называют суржик «смесь ржи с пшеницей»)... Не мог же мой отец, который, по выражению Л.А.Булаховского, говорил и писал на изящном украинском языке, великолепный знаток этого языка (написавший до сих пор ценимый «Очерк украинской стилистики»), Эдгара По, Проспера Мериме, Николауса Ленау, классиков американской, французской, австрийской литературы, общепризнанных мастеров и стилистов английского, французского и немецкого языков, переводить, «перепирать» на какой-то анекдотичный смехотворный жаргон. Он их переводил на полноценный украинский язык, так что и до сих пор не стыдно эти переводы читать (правда, переводы Николауса Ленау, которые очень хвалил Л.А.Булаховский, остались, по-видимому, в рукописи и, возможно, погибли или не найдены). А переводы Э.По высоко оценил А.И.Белецкий.
Так мой отец получил самую высокую «оценку» тех лет: тогда преимущественно расстреливали выдающихся украинцев (и многих русских вместе с ними, но русских по крайней мере не стреляли за язык). Серых (середнячков) тогда особенно не трогали, косили высокую траву, — тех, кто был ниже травы, эта тогдашняя «чума» не затронула.
Окно комнаты, в которой я работал в институте, как раз выходило (в Киеве) на бывший институт благородных девиц, в 30 -е годы место пребывания НКВД, где «судили» моего отца неправедные судьи. Я иногда задумывался о его последних минутах и... тут же «приказывал» себе не думать об этом. От мысли об этой ужасной трагедии можно было бы сойти с ума.
Так даже прекрасное знание моим отцом украинского языка оказалось его тягчайшей «виной», достойной быть наказанной... смертью.*
Моя мать окончила частную гимназию, в которой преподавали два будущих академика, Александр Иванович Белецкий (литературовед) и Леонид Арсеньевич Булаховский (языковед, мой будущий научный руководитель), и будущий член-корреспондент Яков Владимирович Ролл (преподавал ботанику). На Высших женских курсах (мать вынуждена была с них уйти по семейным и прочим обстоятельствам (1919 год, гражданская война)) среди её профессоров был и крупнейший латышский (и балтийский) языковед Ян(ис) Эндзелин, мой «научный дед», учитель Л.А.Булаховского. Я приобщался к индоевропеистике по маминым конспектам.
С украинским языком мать познакомилась поздно (в 18 лет), когда подруга «подбила» её участвовать в украинском народном хоре, который возглавлял известный украинский писатель и музыкант (составитель учебника игры на бандуре), по профессии инженер, Гнат (Игнатий) Мартынович Хоткевич (расстрелянный в 1938 году). Впоследствии мама (и с помощью отца) прекрасно овладела украинским языком и, хотя в основном говорила по-русски, свободно им пользовалась и прекрасно пела украинские песни. Но об этом я, по-моему, уже где-то писал*. На русско-славянском отделении историко-филологического факультета, где она училась на курсах, она выбрала из славянских польский и сербский (из сербского помнила немного, да тогда и сербская литература была довольно бедна, а по-польски много читала) и, когда меня заинтересовал польский язык, дала мне первые уроки чтения польских букв и их произношения.
В гимназии она изучала немецкий и французский языки (второй знала особенно хорошо, и можно сказать, что её большая любовь к этому языку меня заставила его изучить). На высших женских курсах, кроме того, им читали спецкурс по «Vita nuova» («Новая жизнь») Данте (разумеется, по итальянскому тексту). Первые шаги курсистки делали на сопоставлении французского языка (который хорошо знали) с итальянским: buon giorno — bon jour — добрый день, notte — nuit — ночь, amore — amour — любовь и т.д. Потом знакомились с краткой грамматикой итальянского языка профессора Гливенко, который читал спецкурс, и начинали уже самостоятельно разбираться в итальянском тексте. Кроме того, мама (с несколькими подругами) ещё начинала учить английский язык у одного датчанина, оказавшегося в Харькове. Этот датчанин влюбился в харьковскую frøken (барышню), мою мать, предлагал ей руку и сердце и хотел увезти i København «в Копенгаген», но мать ему отказала... а то мог бы родиться некто, похожий на меня, но уже... в Копенгагене. Иногда фантазирую на тему, что бы тогда «из меня» вышло... Моя жена сердится и говорит, что это был бы не я, а я ей возражаю: но всё же отчасти «я», ведь мать была бы та же.
Мне показалось, что для полноты и эти детали были не лишними, хотя изрядно надоело это беспрерывное «яканье», «я», «меня», «мой», «мои». Вообще-то я не особый любитель откровенничать...
* На этом важном моменте хотелось бы остановиться несколько подробнее. Теперь, мысленно пробегая свою жизнь, я думаю, что фактически душа моей матери говорила со мной на двух языках. Разговорным языком был русский. Но она очень много пела «для души» (то есть для себя) разных прекрасных украинских песен, и на слова Шевченко, и народных (с отцом познакомились в украинском народном хоре). Эти её песни в конечном счете сильно повлияли на меня. Они вызвали огромный интерес ко всему украинскому — языку, литературе, истории... Хотя с матерью и разговаривали по-русски, я всё больше осознавал себя как украинца. А раз так, всё больше стали тянуть к себе украинская книга и украинский язык. Стало стыдно, что я плохо владею языком, который стал воспринимать как родной. Начал себя «украинизировать»: думать по-украински (то есть в уме составлять целые фразы или рассказы), писать дневник, затем стихи и, наконец, говорить.
И ещё немного о своём «вычурном» имени, которое, откровенно говоря, не люблю. Хотел бы иметь более обычное.
Мать хотела меня назвать Александром (потому я и взял украинский псевдоним Олександр (= Александр) Косолапов), и отец склонялся к тому же. Но в это время у моего дяди, брата отца, родился тоже сын. Дядя, как истый украинец, хотел ему дать имя Тарас (в честь Шевченко) или Богдан (в честь Хмельницкого), но его тёща, бывшая дворянка, воспитанница Смольного института благородных девиц, этому решительно воспротивилась: «Дай ему обычное человеческое имя».
И вот здесь отец, листая список украинских имён, натолкнулся на народную форму имени Орест - Ярест. А надо сказать, что в своё время он как украинский диалектолог работал в селе Яреськи. Это село с великолепной украинской фонетикой (Полтавская область) впоследствии стало известно тем, что в нём Александр Довженко, выдающийся украинский (и советский) кинорежиссёр и писатель, снял два самых знаменитых украинских фильма «Звенигора» и «Земля», которые французский кинокритик Жорж Садуль впоследствии внёс в список 20-ти лучших кинофильмов всего мира. И вот у отца возникла идея: Ярест — это по-украински иначе Ярeсько (по названию его любимого села, очевидно, Ярeськи множественное число от Ярёсько). И он или при первой встрече, или по телефону сказал брату: «»Продаю» тебе имя Александр». Так мой брат (погиб на войне) из Тараса или Богдана стал Александром. И в той семье воцарился мир и спокойствие.
Тёщу вполне устроил Александр, зятя тоже. Украинское Олександр имеет сокращённую форму Олéсь (Ле́син), а Олександр Олесь — это псевдоним замечательного украинского поэта (настоящая фамилия Кандыба), автора известных стихов, многие из которых стали романсами. А я... стал Ярéсько, уменьшительное (Я(ре́)сько > Ясько́), но так как окружение после развода с отцом было русскоязычным, то в детстве меня звали (Я́ська >) Я́ся (укр. Васько́ — русское Вáська (Ва́ся), Сашко́ — Сáшка (Саша) и т.п.).*
* Кстати, более симпатично моё имя звучит с западноукраинским ударением О́рест: тогда и по-русски сохраняется О́-. Но мой отец давал мне имя, исходя как раз из восточноукраинских ассоциаций. Однако имя О́рест очень популярно в Западной Украине, возможно, и потому, что у римо-католи-ков поляков такого имени нет: это имя только православное или греко-католическое (униатское)... Поэтому (из-за его «га-лицийкости») моих детей нередко спрашивали: «Ваш батько часом не зi Львова?» («Ваш отец случайно не из Львова?»). Я сам люблю Львов (и в связи с поэзией Ивана Франко), но впервые в нём побывал, когда мне было лет... этак 55 (если не больше)... А в общем, как видите, я родился и вырос где-то на границе, пересечении нескольких славянских культур: русской — украинской — белорусской — польской — чешской — словацкой — болгарской, и поэтому хотел бы, чтобы славяне жили мирно и как добрые соседи («Ребята, давайте жить дружно!» — как сказал один мудрый Кот).
Но судьба сыграла злую шутку с моим именем: ведь при русском аканье моё имя звучит как Арéст — аре́ст. И действительно, в конце октября 1937 года произошёл арéст отца, а затем и его расстрел. В обвинении фигурировали такие «аргументы»:
1) сын личного (т.е. нестолбового), но всё же дворянина, следовательно, классово чуждый элемент;
2) участник правотроцкистского террористического блока (но это, конечно, из типа тогдашних печальных «анекдотов», — английский шпион, — рыл подземный ход из Харькова в Лондон: тогда очень легко «выбиванием» делали из человека путём самооговоров кого угодно);
3) «отрывал украинский литературный язык от языка широких трудящихся масс»,
— а надо сказать, наши трудящиеся массы под давлением обстоятельств говорили нередко на невообразимом жаргоне, смеси украинского с русским (у нас этот жаргон называют суржик «смесь ржи с пшеницей»)... Не мог же мой отец, который, по выражению Л.А.Булаховского, говорил и писал на изящном украинском языке, великолепный знаток этого языка (написавший до сих пор ценимый «Очерк украинской стилистики»), Эдгара По, Проспера Мериме, Николауса Ленау, классиков американской, французской, австрийской литературы, общепризнанных мастеров и стилистов английского, французского и немецкого языков, переводить, «перепирать» на какой-то анекдотичный смехотворный жаргон. Он их переводил на полноценный украинский язык, так что и до сих пор не стыдно эти переводы читать (правда, переводы Николауса Ленау, которые очень хвалил Л.А.Булаховский, остались, по-видимому, в рукописи и, возможно, погибли или не найдены). А переводы Э.По высоко оценил А.И.Белецкий.
Так мой отец получил самую высокую «оценку» тех лет: тогда преимущественно расстреливали выдающихся украинцев (и многих русских вместе с ними, но русских по крайней мере не стреляли за язык). Серых (середнячков) тогда особенно не трогали, косили высокую траву, — тех, кто был ниже травы, эта тогдашняя «чума» не затронула.
Окно комнаты, в которой я работал в институте, как раз выходило (в Киеве) на бывший институт благородных девиц, в 30 -е годы место пребывания НКВД, где «судили» моего отца неправедные судьи. Я иногда задумывался о его последних минутах и... тут же «приказывал» себе не думать об этом. От мысли об этой ужасной трагедии можно было бы сойти с ума.
Так даже прекрасное знание моим отцом украинского языка оказалось его тягчайшей «виной», достойной быть наказанной... смертью.*
Комментарии
Отправить комментарий